СВЕТЛЫЙ ВЕЧЕР

               (РАССКАЗ О РОЖДЕСТВЕ)

                                      --1—

Приятна мне моя затея

при меланхолиях капризного ума,

когда томятся праздно и рука, и тело,

глядеть в окошко то и дело,

как ластится, дразнясь, к стеклу зима,

к горшечным изумрудам огоньков:

дохнёт, губами тронет, клюнет ноготком,

осыпав блёстками скамейки холм,

не ведает тех слов её букварь,

что пахнут разноцветием искуса.

В ней свой устой красот живёт.

И вздрогнет: ах, атласной кожи лёд

на шее  и груди ожгла ей киноварь,

пролитая  в калиновые бусы!

Но ей ли все печали ведать, боли?

Её душа — холодный белый мрамор,

в зрачках--печать осмысленных безмолвий.

Ей смерть—сестра  и ко двору, и к Храму,

сохранностью имён вещей он полон.

Сегодня не люта, сегодня благосклонна

к моим цветам, ко мне и к мысли,

что всё простое в дробности проворной,

собой питающей простор, достойно выси.

На блюде лунном и скоромном

внесла вертеп и райские ключи.

Приблизить вечер, ныне тысяча причин,

и  стало гуще  до и глубже си по сини

серебряною нитью ми, и звонче иней.

Сознаюсь: все мои затеи для неё странны,

лицо белее маски, и на плече, бесстрастный

служивый ворон смотрит и молчит,

как мы пред лицедеями великими страны.

И я такая же: вот десять на крюках личин

висят для дней от понедельников до пятниц,

правдивая же та, что над пятном от лампы ясной

склонилась, чтя, как девочка над кругом пялец,

увековеченная кистью ренессансной.

О, дай всем, Господи, во горестные круги 

и света, и тепла на каждый  глупый палец,

отвыкший жить по правилам  руки упругой.

Молитва—благодать и труд душе, а не затея,

но, сколько дремлет их ещё, чей слог рассеян!

                                --2—

Моя  невинная затея: с тихой стороны

Хозяйку стуж дразнить всей зеленью окна,

наскучит же – угадывать портреты

в окне под бликами орнамента игры,

та ж сторона зрачки дразнит вертепом,

трескучих воробьёв на проводе струны,

что схожи так с собраньем судным баб—

не дай нам, Бог, попасть на их язык—

я знаньем говорю, ведь с ними есть родство:

во мне цыган, еврей и полька для красы,

и словоблуд бунтарь, и вечный демократ…

мельчает, убывая, род, как лунное лицо.

Так всё когда-нибудь подводится к итогу,

чтоб новый круг печалей и страстей начать,

шагаем с веком чаще невпопад, чем в ногу,

и безнадёжно… отстаём от чад.

Я отвлеклась.

Там, за окном, трудился маленький Сизиф,

ваял из снежных глыбищ папу, маму, сына

с морковными носами. Здесь рождался новый миф,

что антрацитными глядел  глазами в мир,

столь совершенный в технике, и стылый,

и виделось: реальны эти трое, я—мираж.

Но, как глазами целовала их и своего героя!

Я вспомнила: был он похож на малыша Лероя!

Был важен во дворе наш тополь-страж,

ещё тоскующий по солнечному зареву,

качала  синь звезду меж пальцами ветвей,

как вдруг, посыпал люд из всех дверей,

тишь огласив салютами для радости  детей.

О, дети! Всех  сердец единственные царе вы!

                                 --3--

Но я ждала, ждала не втуне.

Потом настала тишина и Та,

что вечностью ко стёклам льнула,

уже пелёны белоснежные ткала.

Вершилось: благолепный вечер

на зимний—заоконья--холст сошёл,

чуть всколыхнули складки штор

Волхвы—незримы—древностью наречий,

Звездой ведомою венчавшие и ёлку, и собор.

Свершилось: и сошли в юдоль печалей трое,

таинственность неся в своих заплечьях.

Пред ними ветви яблоня в поклоне

преклонила, затаив до вёсен знание

в себе, что каждое в ней вЫзренье—изгнание

из немоты неведений блаженных лона.

А звёзды? Вещал Вселенский их ноктюрн

большие перемены миру,

калина алы пригоршни просвиры

несла на постные сугробы дюн,

и с месяца  прозрачное сочилось миро.

О, люде, радуйтесь, как ночь тиха,

какая благодать сошла в равнины!

За окнами в тенях толпятся предки и века,

Владимир с Ольгой, Иоанн с Софией,

и летописец пишет: «Се отныне…»

сошла с Пречистой благодать на Русь едину!

Величие младенцев всех неоспоримо,

широколобых ли, курносых.

В Житомире, в Париже, в Осло, в Риме

молитвы над младенцами возносят

Маринки, Мэри, Машки и Марии,

да не присутствует средь жён Иосиф,

он скуп, наш век, и на Иосифов,  и мифы.

Но как сияют лица жен и чистые чепцы,

как нежно руки жён расстёгивают лифы,

в слепые  розовые губки жертвуя сосцы!

                          --4--

О, Дево, радуйся! Пока чудесный лепет

Его не вызрел в сокровенный слог,

как для пяти хлебов росток зернистый.

(Вот так не ведает ещё утя, что лебедь

он). И – веря в призванность и долг –

не верит Мать в трагический Его итог,

когда пелёны не пророчат  плащаницы,

когда любовью нежной грудь теснится,

и нить багровую  не рвёт из рук её уток.

Те трое видели, как было: светом без лампад

светились лики Матери, Дитяти,

когда с Ним первыми – на языке Отца –

родством делясь, заговорили кроткие ягняти.

И их блаженное сиротство Он принять был рад,

но свет густел в глазах новопришедшего мальца,

темнеет так вода  рек памятью на дне колодцев.

Волхвы склонялись. Лука напишет после:

«…лежит сей на падение и на восстанье  многих

в Израиле, предметом пререканий…».

О, как Он мил и слаб ещё,

и нет Апостолов Его и жён,

что миром  пахнущим омоют ноги,

но колокол тяжёл уже заучивает слоги

в аортах страждущих глаголом покаяний.

Так было:

Дух сошёл, сияло Ангела крыло свежо

и губы тёмные ягнят дышали в ясли горячо.

И в хоре Ангелов, их света эйфории

Притихшая светилась ликом и Мария. 

                                 --5—

В округе стихли звуки дома и двора,

Пришли и встали новых былей сонмы,

Ещё спал гордый террикон-гора,

Мой спал Лерой и братцы его, гномы,

Когда душа моя, с Тобою слитна,

Благодарила утра новый день,

И та – за окнами – уже снедала тень,

Я к светлым небесам несла молитвы,

И, знаю, весь исполнен торжества,

Могучий тополь у рябины красной

Подслушивал мои сердечные слова

И снеговик, он знал, что не напрасно

Я ночь благословенную бессонно,

Как мать у люльки, провела.

О, женщина! О, сколько в тебе сил

Лилит явить для мира, Еву и Марию,

И лишь последнюю, которую восславит Сын,

Познавшую боль материнства недотрогой,

Увековечат каждый город, храм и галерея

Резцом и кистью, музыкой и слогом.

«Всё преходяще» – мы заученно твердим:

«Лишь свет Его навечно и Твой свет,

И та любовь, которой выше нет»!

Честнейшая, Чистейшая из Херувим

Под звуки ангельские вечной лиры

Нам пишет серебром по белой ткани:

«Возьми, христианин и мусульманин,

Дитя моё, что в мир пришёл для мира».

2010.

• Раздел: Поэзия-2018

• Автор: Довгаленко Людмила

• Город: Донецк

  ---

  Рекомендуйте хорошее произведение друзьям и следите за новостями в соц. сетях
  
  опубликовано: 25-11-2017, 23:11