ОТЦОВСКИЕ РУКИ
Человеку с большой буквы - моему Отцу - посвящается…
...Ты будешь жить на свете десять раз,
Десятикратно в детях повторенный,
И вправе будешь в свой последний час
Торжествовать над смертью покоренной.
У. Шекспир.
... Я помню, как он первый раз приснился мне. Я не могу забыть этого, потому что очень скучал по нему, хотя и знал, что уже никогда не увижу. Два года прошло после его смерти, нелепой и ранней (он только-только вышел на пенсию, и тогда, в 90-е, после пенсии мужчины жили еще долго...), хотя разве бывает смерть «поздней» и «лепой»?.. Наверное, именно тогда мне нужно было посоветоваться с ним, очень нужно, именно с мужчиной, и именно с отцом, а его уже не было на земле. Может, даже и не столько посоветоваться, сколько услышать его одобрение, или укор, потому что очень важный поступок в жизни был уже сделан. Но вот уверенности, что совершен правильно, у меня не было. Как папка меня услышал, как почувствовал, я не знаю – но он мне приснился. Приснился среди бела дня, летнего и жаркого, когда меня вдруг ни с того ни с сего сморило, и я прилег на минутку, совсем не предполагая, что усну... Он прекрасно выглядел, мой молодой и красивый папка, улыбающийся, излучающий свет своими небесно-голубыми глазами, овеваемый теплым ветерком, ерошащим его светлые волосы... Белая рубашка с коротким рукавом (по-моему, в отцовской молодости ее называли косоворотка), мускулистые руки, не боящиеся никакой работы, взгляд - вроде бы и тридцатилетнего мужчины, и настолько мудрый и понимающий абсолютно все, что совсем не тянул на эти тридцать (или тридцать три? Именно в таком возрасте, говорят, живут ушедшие в миры иные, сподобившиеся рая в небесной обители).
Он смотрел мне глаза – и одобрительно улыбался. Он знал все-все, что произошло в нашей семье и со мной за эти два года; он помнил каждую слезинку и свечку на панихидах в родительские субботы; каждую записку об упокоении, которую я подавал на литургиях по воскресеньям. Он был очень благодарен – и взглядом говорил о том, что все правильно. Взглядом ли, как-то иначе, да неважно - я чувствовал на своих руках его большие мозолистые ладони, через которые в меня вливались сила, уверенность и спокойствие... Сила моего отца, моего папки, который был при жизни моим самым большим и самым верным другом. «Все правильно, сынок, все идет так, как надо, живи, живи и за себя и за меня!» - означал этот жест, эта натруженная ладонь на моих тоже не малых ладошках... «Спасибо, папка!» - я кинулся в его объятия – и... Глаза открылись, свет заливал комнату, а на моих сложенных замочком ладонях гуляли солнечные зайчики, как бы продолжая тему только что закончившегося сна. «Спасибо, папка», - продолжали шептать мои губы, потому что для меня было очень - очень важно его одобрение тому, как я живу...
Вечером мы с сестрой перебирали старые семейные фотоальбомы, те самые, которые листали уже не раз и не два, знали место каждой фотографии, помнили даже, что и когда кто-то из наших родителей или бабушек и дедушек говорил о снятых на них. Не спеша, вдыхая ностальгию и невещественную пыль годов, разделяющую нас и время фотоснимков, немного грустя, размышляя о бренности жизни и о том, что и мы уже не такие юные, и наш возраст уже сопоставим с аналогичным наших родственников на фото... Вдруг прямо в мои руки из-под другой фотографии, где был снят мой батя в летной военной форме на фоне самолета (Грозный, 54-й год) – скользнула другая небольшая фотография с чуть надорванными краями, «визитка» - так мы называли фото такого формата тогда. И на «визитке» был... мой папка - в белой косоворотке, со сложенными на груди мускулистыми руками, со взъерошенными ветром светлыми волосами стрижки «полубокс» - и одобряющей улыбкой на лице, полном жизни и уверенности в каждом ее дне. «Откуда эта фотка, никогда ее не видела. Ну-ка, покажи», - протянула руку сестра. «Наташ...» - прошептал я растерянно и радостно, зная, что теперь они с мамой обязательно поверят мне, когда я расскажу им про дневной сон и про батю...
... Сколько раз после этого я мысленно разговаривал с ним. Иногда он мне снился, иногда я просто знал, что он рядом... И я всегда чувствовал тепло и тяжесть его ладоней или плече (когда мне нужна была поддержка), или на затылке (ласково, одобрительно), или на своих ладонях (успокаивая, приводя в ровное состояние, рассудительно). Жест и прикосновение отцовских рук (пусть воображаемые, надуманные, или метафизические, или еще там какие) были и есть для меня мерилом моей честности и правильности поступков, его одобрение помогало мне идти дальше по жизни, делая правильный выбор. Да, иногда мне было стыдно перед ним, когда я где-то малодушничал или трусил, лукавил и кривил душой или прогибался под обстоятельства. Да, я чувствовал потом его укор, но ощущал и помощь, когда старался исправить свои промахи, ошибки, огрехи и грешки. А иногда и грехи, которые нес потом на исповедь; и когда я стоял под епитрахилью, отец стоял рядом со мной, помогая преодолевать стыд и вспоминать то, о чем не очень-то и вспоминать хотелось... Моя ладонь лежала на Евангелии, а на моей ладони лежала ладонь моего папки, а епитрахиль, накрывающая нас обоих, казалась ладонью еще одного Отца – самого главного из всех отцов... И когда через какое-то время я вновь спрашивал совета у своего родителя – то ощущал тепло уже то ли четырех ладоней, то ли одной, в которой были все четыре, причем были они изначально. Я и раньше чувствовал эту тяжесть именно так, но не понимал почему она такая тяжелая, хотя и приятная...
Отцовские руки... Они ведь могли не только гладить по голове. (Да, конечно, они могли и подзатыльник отвесить, но редко, поверьте, очень редко такое бывало...) Эти руки умели держать рычаги тепловоза, баранку автомобиля, штурвал самолета; им знакомы была и тяжесть лопаты, и звонкое пение косы, и отрывистый вздох топора, заготовляющего на зиму дрова. Эти руки умели чинить электропроводку, тесать балясину, делать каменную кладку. Они знали, как починить утюг и телевизор, сделать мясо с подливой и сварить самый вкусный в мире суп, привить саженцы и внуздать лошадь. Они знали, они умели, они помнили. Еще с войны, с той, финской, когда мой дед Миша оставил молодую жену Наталью Тимофеевну и восьмилетнего Леньку в только что перевезенном с хутора и вновь собранном деревенском доме (тогда колхоз у нас создавался, новая деревня родилась в средней полосе России) – и ушел... Ни писем, не известий... А мой восьмилетний батя остался за мужика в доме... Не успел вернувшийся Мишка Годенков поправить покосившийся забор да навесить ворота во дворе – Отечественная началась. Опять батька мой за старшего. И под немцем, и после немца, до самого конца войны, до сорок пятого самого... Живым остался при немце, «дордочки» ели (это картошка гнилая, которую зимой выковыривали из-под снега на бывшем колхозном поле), а обувь (забыл я уже название, рассказывал и папка, и бабушка) делали из автомобильных покрышек, вырезали как-то, скрепляли – и носили...
После освобождения, когда наши пришли, тоже много чего пережить пришлось, чуть жизни не лишился – когда молнией ударило. Без сознания, закопанный по шею в землю простоял двенадцатилетний Ленька Годенков три дня, а потом глаза открыл, в себя пришел. «Редко такое бывает», - говорит военврач летной дивизии, которая квартировала тогда в деревне Новый Бор и соседней Белице. А командовал ею Василий Сталин, сын самого «отца народов», причем Василий и в хате, оказывается, нашей бывал. И здоровался с моим папкой – пацаном за руку, уважительно, как с главным мужиком в доме. Тем более, что про случай, когда убитый молнией и закопанный на 3 дня в землю новоборский парнишка взял – и ожил, знал и от военврача, да и от других летчиков. Вот такой был у меня папка еще с детства, особенный. Не просто – умелец и красавец, а еще и молниями не убиваемый, и после трехдневного бессознательного подземного пребывания к жизни возвращаемый... Может даже и для того, чтобы когда-то он нашу маму встретил, такую же красавицу, и я у них родился, и сестренка моя, а у нас дети – (внуки то есть для них), и так чтоб род наш дальше, дай Бог, продолжался... А мама... мама моя ведь тоже заглянула по ту сторону смерти, правда уже после войны. Когда она после окончания пединститута приехала домой в деревню (соседняя деревня, Рясно, называется, но с другой стороны реки расположена), и сразу же побежала на речку искупаться, смыть пыль городскую, с любимыми местами поздороваться – залезла в холодную воду – и... судорога, и на дно, один раз только успев крикнуть – позвать на помощь... Рассказывала мама, как ей было хорошо уже, как приятно там, вблизи двери в другой мир... Да не дал ей ее открыть, эту дверь, солдатик из ближайшей военной части, тоже пришедший искупаться, вытащил он маму Люду на свет Божий. Вот такие у меня родители, не случайно видно их Господь свел на танцах в той самой части, откуда был этот солдатик-спаситель через несколько дней. И не поехала на Урал, куда получила распределение, молодая учительница русского языка, потому что во время танца легли на ее плечи - наверное, какие-то особенные - руки моего отца...
Руки отца... Я могу сейчас их только вспоминать, и чувствовать седьмым каким-то чувством, сердцем, что ли... Я, взрослый, которому не так много уже осталось до того возраста, в котором ушел отец, в такие минуты виртуального прикосновения чувствую себя ребенком... Я обнимаю свою старенькую маму (слава Богу, жива еще, и дай ей Бог еще многих лет), а она прижимается ко мне – и я чувствую невидимую, но мощную защиту, и мне спокойней и уверенней живется на этой земле... Да, мы были – и будем оставаться детьми, пока живы самые дорогие для нас люди, те, кто дал нам жизнь, кто научил первому в жизни шажочку, первому произнесенному слову, ответил на первый в жизни вопрос. Мы были и будем оставаться детьми – пока на свете есть папа и мама. И даже если один из них уже ушел из жизни – мы все равно будем оставаться детьми, потому что еще есть кому сказать нам: «Сыночек!.. Доченька!..» У нас уже есть свои дети – но мы будем оставаться детьми до тех пор, пока не уйдут в заоблачные выси души самых близких людей… Как хочется подольше оставаться детьми! Сколько бы ни было нам лет, дай Бог еще долгой-долгой жизни и здоровья тем, кто открыл нам двери в земной мир!
И только тогда, когда их уже нет, начинаешь осознавать неизмеримость потери… Через призму Времени ясно и отчетливо проступает ушедшее счастье общения с ними, любовь, тепло, доброта, мудрость, которыми они щедро и ежеминутно делились с нами. Но поздно кланяться за это им в ноги! При жизни надо не стесняться сказать лишний раз доброе слово, при жизни надо успеть попросить прощения за тревоги и заботы, бессонные ночи, седину и ранние морщины! При жизни надо успеть насмотреться на них – чтобы запомнить навсегда!
В любви рождали они нас в этот мир, поблагодарим их за все сделанное для нас – с любовью. К ним. Ко всем живущим, жившим, еще только вступающим в жизнь. Потому что только на любви держится этот мир, ибо сотворен он Любовью. Не дай Бог, исчезнет она – исчезнет и мир, в котором мы живем. Да вот только не бывать такому. Никогда! Правда?
Игорь ГОДЕНКОВ
г.Макаров Киевской области
-
Автор: Игорь Годенков
Рекомендуйте хорошее произведение друзьям и следите за новостями в соц. сетях
опубликовано: 22-10-2017, 23:57
